«Мы используем вещи, которые никто не делал»: Эдуард Бояков – о спектакле «Соборная площадь»

В декабре в кинопарке «Москино» состоялась премьера спектакля «Соборная площадь». Увлекательную театральную историю создал Эдуард Бояков. POPCAKE поговорил с режиссером и узнал подробности создания спектакля, забавных моментах на репетициях и выяснили, как, по мнению педагога, выглядит театр будущего.

Как вам пришла идея соединить театр и мультимедиа?

Сегодняшнее время таково, что жанры органично смешиваются. Разницу между современной выставкой, спектаклем, видеофильмом, перформансом, каким-нибудь гастрономическим вечером бывает сложно отследить. Театр приходит в рестораны, а рестораны в театр. Это напоминает мне вот эти волшебные 50-е годы, happy fifties, как говорили в Америке, когда люди смотрели фильмы из автомобилей. И над всем этим, перечисленным мною, еще нависает интернет, который создает совершенно невероятную среду. Идея соединять театр и мультимедиа не пришла сама по себе. Просто, оказавшись на такой площадке, как Кинопарк «Москино», было бы странно не использовать ее возможности. Это уникальное пространство под открытым небом, самый большой кинопарк в мире размером в тысячу гектаров! В Голливуде, например, 200 гектаров! Уже сегодня Кинопарк «Москино» – это два десятка уникальных декораций из разных эпох и со всего мира, от Древней Руси до современной Москвы. 

От зрителей «Соборной площади» я часто слышу сравнение со спектаклем «Лавр». Не буду скрывать, это лестное для меня сравнение, радостное. Не только потому что «Лавр» успешен и любим зрителями, главное – что это наше высказывание о самом главном, о духовном пути человека, его душе. Но «Лавр» — не мультимедийный спектакль на открытом воздухе. А мы с помощью как раз-таки мультимедиа доказали, что можно говорить на глубокие темы, связанные с православием, с русской историей, не только в жанре серьезного, драматичного представления, но и в жанре семейного шоу.

Что было вашим источником вдохновения, когда вы решили создать «Соборную площадь»? (может, сны, научные исследования, личные переживания)?

Сны, личные переживания, книги – все в копилку, даже неудачи. Как у Ахматовой про стихи, которые растут из сора. Источники вдохновения не отслеживаются на самом деле, ими все, что угодно может стать. Какая-то детская шутка, семейная сказка. Сейчас мы с артистами репетируем новый спектакль «Хорошие фото», тяжелый спектакль, про войну, а я вдруг вспоминаю сказку, которую с детьми читал накануне. Чем шире смотришь, тем лучше. Человек не должен трактовать свое дело, в том числе театральное, как что-то очень узкое, очень ремесленное. Есть Россия, есть страна, есть культура, есть поэтическое пространство. Все это может быть источником вдохновения. Но и наоборот: все это может привести к тому, что мы не взяли планку. Есть у ученых такое понятие «осевое время». Сейчас многие ученые говорят, рассуждают про эту категорию. И совершенно очевидно, XVII век для России был осевым временем. Мы тогда становились империей. С одной стороны, мы выясняли отношения с Европой, а в Европе происходили ключевые события, формировалось Новое время. Франция, Золотой век, возвышение Англии, зарождение капитализма. Параллельно мы осваивали Сибирь, перешагнули через Урал, мы начали осваивать север, Восток России. В общем, Россия стала империей и в географическом смысле, и в политическом, и, наверное, в экзистенциальном именно в это время. При том, что начинался век с эпохи абсолютного невероятного безвременья, когда, можно сказать, России не было вообще. В начале XVII века, в Смутное время, Россия не существовала как субъект. Страшное время. Мы не можем сейчас представить, что в Московском Кремле ксендзы служили литургию по католическому обряду, но это факт. Все было раздроблено. Фактически, как в XIII веке при Александре Невском. Но мы справились. Поэтому, конечно, это не может не вдохновлять, когда берешь такой ключевой момент.

Почему выбрали именно эту площадь?

Именно поэтому и выбрали. Это святое, сакральное место. У каждой империи, у каждой исторической эпохи должно быть какое-то ключевое место. Для этого не обязательно быть приверженцем идеи так называемой сакральной географии. Для этого просто нужно понимать законы композиции. Любой город строится по неким правилам. В Китае это называется фэн-шуем, в Европе — композицией, но на самом деле законы совершенно одинаковые: у русского авангардного супрематизма система координат та же, что и у европейского классицизма. Просто расположение фрагментов разное. В Версале больше симметрии, а, например, у Лисицкого больше динамики. Но на самом деле законы и там, и здесь одинаковые. И Соборная площадь, и, соответственно Московский Кремль является безусловно такой точкой. Кремль — символ России, объект Всемирного наследия ЮНЕСКО. Эти соборы, колокольни, флорентийские и византийские мастера, собор Василия Блаженного, Красная площадь. Этот невероятный холм, который смотрит на остров, на Замоскворечье. Москва-река делает совершенно удивительную петлю, подходя к этому холму. Представьте, с одной стороны Яуза, с другой стороны Неглинка, здесь Москва-река, в середине холм. Невероятно символично. И на холме — центр: Кремль. А внутри этого центра есть еще центр, ядро — Соборная площадь, место сакральных, мистических, ритуальных мероприятий. И само словосочетание «Соборная площадь» отсылает сразу к двум качествам русской культуры, русской истории, русского логоса. С одной стороны, это место, где расположены главные соборы: Успенский, где венчали царей на царство, Архангельский, Благовещенский, соответственно, где хоронили царей и где цари молились. А с другой стороны, слово «собор» связано не только с архитектурой, но и со свойством, которое многие определяют как главное качество русского менталитета, русского логоса, как качество, которое не переводится на другие языки. Соборность.  Мы же не можем сказать, palazzo comunale или common place — эти словосочетания в английском или других языках будут до смешного плоскими, а в русском языке этим выражением обозначают духовное единение разных сословий, потому что сама суть христианства связана с тем, что нет богатого и бедного, нет царя и нет раба. Перед Богом все стоят одинаково, все кланяются, падают на колени. И вот это ощущение общности, собственно, и является главной характеристикой русского народа. То есть мы люди, которые с одной стороны чувствуем иерархию, а с другой стороны можем объединиться. Так, как это произошло в Смутное время, когда светская власть объединилась с духовной и с народом.

Если бы вы могли организовать театральный фестиваль в любом месте на планете, где бы это было и какие темы вы бы хотели осветить?

Мне уже посчастливилось это сделать. У нас спектакль в самом большом в мире кинопарке! А еще мы можем вспомнить про усадьбу Захарово, где Пушкин учился говорить на русском языке. Шестилетний Пушкин, впервые приехав, не говоря ни слова по-русски, начал осваивать русский язык, русские песни, русский эпос, русскую сказку. Встретился с Ариной Родионовной именно там. Ну и, в общем-то, стал русским человеком, русским поэтом. И именно там, в Захарово, нам посчастливилось с Захаром Прилепиным делать фестиваль «Традиция». В общем-то, чего еще больше желать и хотеть?

Какие сложности, а, может быть, даже абсурдные моменты произошли во время репетиций спектакля?

Ой, ну театральные байки – это отдельный жанр. Что у нас было во время репетиции в Соборной площади? Когда мы в первый раз собрались со всеми артистами на прогон без остановок – это была, пожалуй, самая холодная точка наших репетиций – минус 15 градусов! Стоял мороз, настоящая метель была, а к концу репетиции начался буран. Мы репетируем финал, когда ребята выносят хоругви. И они не могут их удержать, их начинает буквально сносить. Это невероятное ощущение. Пушкинская метель!

«Я вот стою, поверить не могу! В какой стране вообще такое может быть: артисты на улице при таком морозе, при диком ветре могут решать задачи драматического спектакля?!» — сказал Дмитрий Певцов (исполнитель роли Пожарского) с огромными восторженными глазами, когда они отмечали премьеру.

В общем-то, конечно, наверное, самые главные сложности были с климатом, с тем, что открытая площадка, зима. А во всем остальном работать в кинопарке — это просто счастье.

Если бы ваш театр мог «говорить» со зрителями после спектакля, что бы он хотел им сказать?

Во-первых, мы общаемся со зрителями постоянно. У Нового Театра есть социальные сети, в которых много активности. Резиденция нашего театра – в уникальном и, может быть, самом красивом особняке столицы — усадьбе Салтыковых-Чертковых. К нам приходят тысячи людей. Конечно, главные в театре — зрители спектакля, но и люди, которые приходят, покупают билеты на экскурсии, это интереснейшая совершенно аудитория. И часто они пересекаются. Часто мы после спектакля проводим экскурсии, часто встречаемся со зрителями просто, чтобы обсудить  спектакли. То есть, общение — это наша практика, мы постоянно этим занимаемся. Для нас обратная связь со зрителем очень важна.

Как вы относитесь к идее театра как места для социальных изменений? Можете ли вы привести пример успешного проекта, который способствовал такой трансформации?

Последнее время, в конце XX, в начале XXI века действительно очень много и на Западе, и в России стали говорить о социальном театре. Какой только театр не обсуждали, начиная от представлений в хосписах, заканчивая спектаклями Театра Простодушных и так далее. Я сам делал несколько подобных проектов, самых разных. Для заключенных женской колонии, например, был невероятно успешный проект, потом в МХТ им.Чехова показывали,  главную роль там играла почившая буквально на днях Евгения Добровольская. И это были важные, успешные проекты. Это, безусловно, надо продолжать делать, но тема требует отдельного разговора. Все таки театр прежде всего должен делать что-то не с социальными статусами, не с биографиями, а с душой человека. Театр обращается к духу. В этом его, как бы это громко ни звучало, связь, близость с церковью. Если церковь — это таинство, оно внутри ограды,  то в  миру, в городе, именно театру выпадает миссия пестовать душу, обращаться к самым высоким духовным материям. И это важнее все-таки, чем пример социального изменения. Собирать донаты, делать что-то для бедных пуэрториканцев или кормить африканских детей — это тоже нужно и хорошо, но это возможно и без помощи театра. А есть вещи, которые никакие волонтерские фонды не сделают.

Если бы у вас была возможность создать «театр будущего», как бы он выглядел и какие технологии вы бы использовали?

Собственно, Новый Театр и есть театр будущего. Мы этим и занимаемся. С одной стороны, мы постоянно апеллируем к самым современным технологиям. Мы используем даже в модели проведения спектакля «Соборная площадь» вещи, которые никто не делал. Я не буду сейчас подробно описывать их, но, когда Иван Руднев, человек, который делал Олимпиаду как медиа-художник, оформлял, крупнейшие мировые экспо, например, в Дубае,  произносит: «Эдуард, я этого никогда не делал, мы вообще первые», —это вдохновляет! Потому что это мировой уровень, если говорить про мэпинг, про проекционные технологии, Россия здесь реально в  мировых лидерах. Именно этих людей зовут делать проекты в Сингапуре, в Китае, в Индонезии, в Арабских Эмиратах, в Америке и так далее. Но я считаю, что никакой технологический драйв не будет иметь смысла, если мы не будем постоянно возвращаться к истокам театра, к антропологии, к границам человеческого тела, к границам его эмоционального контура. И в этом отношении человек не сильно изменился со времен греков. А если мы и изменились, то я боюсь не в лучшую сторону, нужно про это помнить. Надо возвращаться к вечному, расти, воевать на стороне света.